День триффидов [День триффидов. Куколки. кукушки Мидвича. Кракен пробуждается] - Джон Уиндэм

— Миссис Либоди… — начал быстро доктор.

Она подняла руку, как бы останавливая его.

— Вы очень добры ко мне, и я знаю, что вы желаете мне только блага. Но пришло время покаяния. Вы видите: я — грешница. Если бы я двенадцать лет назад родила собственного ребенка, ничего подобного не произошло бы! А теперь я искупаю грех, нося в чреве ребенка, зачатого не от мужа. Все это так очевидно! Мне жаль, что я навлекла несчастье на вас всех. Однако такова кара, и вы должны понять это. Как казни египетские…

Викарий, весь красный и сконфуженный, прервал ее.

— Я надеюсь, вы извините нас…

Раздался стук отодвигаемых стульев. Сестра Даниельсон подошла к миссис Либоди и заговорила с ней. Доктор Уиллерс сначала смотрел на них, потом, заметив, что рядом с ним стоит викарий и хочет о чем-то спросить, успокаивающе положил руку на плечо мистера Либоди.

— Для нее это слишком сильный удар. Еще бы! Я давно уже опасаюсь чего-нибудь в таком роде. Попрошу сестру Даниельсон проводить ее домой и дать успокоительного. Надеюсь, после крепкого сна все пройдет.

Через несколько минут мы разошлись все — задумчивые и подавленные.

Политика, предложенная Анжелой Зиллейби, приносила свои плоды. Конец января ознаменовался разработкой такой обширной программы общественной деятельности и соседской взаимопомощи, что, по нашему разумению, лишь самые оголтелые индивидуалисты могли бы остаться в стороне от наших начинаний, где им бы грозила опасность в скором времени вымереть от скуки.

В конце февраля я известил Бернарда, что дела в целом идут гладко, во всяком случае, куда лучше, чем мы могли надеяться в начале. Имели место, конечно, кой-какие провалы в кривой, которой можно было бы изобразить настроение местных жителей, без сомнения, такие провалы неизбежны и в будущем, но в целом обстановка быстро улучшалась. Я сообщил ему о наших делах в дополнение к моему последнему сообщению, но ничем не сумел пополнить информацию о взглядах и настроениях, царивших в Грейндже, о которой он меня запрашивал. То ли научные работники считали, что это дело подпадает под действие их подписки о неразглашении, то ли им казалось, что лучше притвориться, будто они считают именно так, но только попытка извлечь из них сведения для Бернарда оказалась пустым номером.

Поскольку мистер Гримм продолжал оставаться единственным связующим звеном между Грейнджем и деревней, мне представлялось, что для получения более полной информации я должен или получить полномочия открыть Гримму официальную подоплеку своего любопытства, или Бернарду придется обратиться к нему лично. Бернард предпочел второй вариант, и встреча с мистером Гриммом была назначена на время очередного визита последнего в Лондон.

Мистер Гримм зашел к нам по возвращении оттуда, видимо, считая себя теперь вправе поделиться с нами частью своих неприятностей, которые преимущественно касались его взаимоотношений с отделом кадров.

— Они там просто помешались на дисциплине и пунктуальности, — жаловался он. — Ума не приложу, что я буду делать, когда шесть моих сотрудниц заявят претензии насчет денежной помощи, освобождения от работы по состоянию здоровья и превратят черт знает во что такие аккуратненькие графики отпусков. А все это скажется на выполнении плана работ! Я сказал полковнику Уэсткотту, что, если его департамент желает сохранить ситуацию в тайне, это можно сделать лишь официально, причем на очень высоком уровне. Иначе в самом близком времени нам придется давать объяснения. Но я никак не могу понять, почему данный частный аспект проблемы представляет такой интерес для военной разведки. А вы как думаете?

— Какая жалость, — ответила ему Джанет. — Когда мы услышали, что у вас назначена встреча с Бернардом, мы обрадовались, решив, что, может быть, вам удастся просветить в этом отношении нас самих.

Жизнь Мидвича, казалось, катилась по привычной колее, но через несколько дней один из подземных ключей выбился на поверхность и причинил нам немало беспокойства.

После того заседания комитета, который завершился столь преждевременно по вине миссис Либоди, последняя перестала, что, в общем, понятно, играть сколько-нибудь активную роль в деле налаживания гармонии в жизни Мидвича. Когда Дора появилась после нескольких дней отдыха, нам показалось, что она пришла в норму и решила относиться ко всей ситуации так, как относятся к тому, о чем в приличном обществе просто не говорят.

Однако в первых числах марта настоятель церкви Святой Мэри в Трайне и его жена доставили в Мидвич миссис Либоди в своем автомобиле. Они нашли ее, как с некоторым смущением сообщил мистеру Либоди настоятель, проповедующей на трайнском рынке, стоя на перевернутом ящике.

— Э-э… проповедующей? — Боязнь за жену сочеталась у нашего викария с беспокойством другого рода. — Я… э-э… Не можете ли вы сказать о чем?

— Ах, о… о… Боюсь, о чем-то совершенно фантастическом… — уклончиво ответил настоятель.

— Но ведь я должен знать. Доктор меня наверняка спросит!

— Ну, э-э… Это был как бы призыв к покаянию. В духе евангелического учения о фатуме… Люди Трайна должны смириться и молить о прощении в страхе перед гневом Господним, возмездием и адским пламенем… Боюсь, это несколько не совпадает со взглядами нашей церкви… Излишне мрачно, знаете ли. И, по-видимому, жители Трайна должны особенно избегать какого-либо общения с людьми из Мидвича, которые уже несут на себе бремя Божия наказания. Если жители Трайна не внемлют, не исправятся, то возмездие падет и на них…

— О, — сказал мистер Либоди, стараясь сохранять спокойствие, — а она не говорила, какую форму приняли наши страдания?

— Кара, — ответил настоятель церкви Святой Мэри, — приняла специфическую форму нашествия… э-э… детей. Это, разумеется, вызвало взрыв грубых насмешек. В высшей степени прискорбное событие. Конечно, когда жена обратила мое внимание на… э-э… состояние миссис Либоди, происшествие стало более понятным, хотя и не менее огорчительным. Я… О, вот и доктор Уиллерс! — Настоятель явно почувствовал облегчение.

Примерно через неделю, где-то около полудня, миссис Либоди поднялась на нижнюю ступеньку Мемориала павшим воинам и приготовилась произнести речь. Для этого случая она оделась в рубище, сняла туфли и намазала лоб золой. К счастью, в это время на улице было мало народу, и миссис Брант удалось уговорить ее уйти домой, так ничего и не сказав. В течение часа слухи об этом разнеслись по всей деревне, но само слово миссис Либоди — каково бы оно там ни было — осталось непроизнесенным.

Вслед за этим пошли разговоры, что доктор Уиллерс порекомендовал миссис Либоди провести некоторое время в больнице, что было встречено в Мидвиче скорее с сожалением, чем с удовлетворением.